Купе смертников - Страница 4

Он снова сказал «ладно». Они еще побеседуют после обеда. А как со списком пассажиров, взявших билеты на поезд? Эти железнодорожники никогда не спешат. Во всяком случае, не стоит пока слишком загружать лабораторию. Придушить в поезде красотку — это работа не для профессионала. Не успеет Грацци оглянуться, как какой-нибудь псих свалится ему на голову: я любил ее и тому подобное. И тогда можно будет передать дело этой скотине Фрегару.

Закутав шею теплым шерстяным кашне в красную клетку, он стал застегивать пальто на толстом животе, который торчал у него словно у беременной женщины. Он пристально посмотрел на Грацци, на его галстук. Он никогда никому не смотрел прямо в лицо. Говорили, что у него что-то с глазами, что-то с ним в детстве приключилось. Но разве можно поверить, что и он был когда-то ребенком?

В коридоре он оглянулся и окликнул Грацци, который в эту минуту входил в комнату инспекторов: да, он чуть было не забыл сказать. Это касается истории с игральными автоматами, тут надо действовать очень осторожно, замешано слишком много народу.

И пока не передадут все сведения в Управление безопасности, не следует слишком высовываться. Так что если какой-нибудь газетчик крутится здесь, в их конторе, хорошо бы ему подсунуть историю задушенной красотки, а об остальном промолчать. Имеющий уши, да слышит.

Первый «газетчик, крутившийся в их конторе», поймал Грацци за рукав в шестнадцать часов, когда тот вместе с белокурым собирателем жемчуга возвращался с улицы Дюперре. У него была серьезная улыбка и процветающий вид постоянного сотрудника «Франс Суар».

Грацци подарил ему со всеми полагающимися оговорками историю женщины, задушенной на Лионском вокзале, и великодушно достал из бумажника фотографию с удостоверения убитой, переснятую отделом криминалистики. Жоржетта Тома была там такой, какой ее нашли, с искусным макияжем, хорошо причесанная, ее вполне можно было узнать.

Журналист присвистнул, внимательно все выслушал, сделал кое-какие пометки, взглянул на наручные часы, сказал, что летит в Институт судебной медицины; он там подмажет одного типа и, если повезет, перехватит консьержку с улицы Дюперре, которая должна опознать покойницу. У него остается пятьдесят минут, он может еще успеть тиснуть заметку в последний вечерний выпуск.

Он так спешил, что через четверть часа все парижские газеты были оповещены своими «доброхотами» о случившемся. Но для них это уже не представляло интереса, поскольку следующий день был воскресеньем.

В 16 часов 15 минут Грацци, расстегнув пальто, собирался уже сесть за телефон, чтобы выяснить, куда приведет его записная книжка погибшей, как вдруг увидел у себя на столе написанный от руки список пассажиров, купивших билеты на места с 221-го по 226-е в «Фокейце». Все шестеро купили билеты заранее, за сутки или двое до отхода поезда:

место 221 — Риволани, пятница 4 октября, Марсель;

место 222 — Даррес, четверг 3 октября, Марсель;

место 223 — Бомба, четверг 3 октября, Авиньон;

место 224 — Тома, пятница 4 октября, Марсель;

место 225 — Гароди, четверг 3 октября, Марсель;

место 226 — Кабур, среда 2 октября, Марсель.

Услуга за услугу: инспектор, которого звали Грацци, позвонил в Институт судебной медицины, чтобы поймать там журналиста и попросить его вставить в свою статью этот список. На другом конце провода ему велели подождать, и Грацци ответил, что не вешает трубку.

Место 226

Рене Кабур уже восемь лет ходил в одном и том же пальто с хлястиком. Большую часть года он носил вязаные шерстяные перчатки, вязаные жакеты с длинными рукавами и толстое кашне, не позволявшее ему ворочать шеей.

Он был мерзляком, быстро простужался, и с первыми холодами он, человек и так по натуре угрюмый, превращался чуть ли не в неврастеника.

Каждый вечер он выходил из филиала «Пари-Сюд» фирмы «Прожин» («Прогресс на вашей кухне») чуть позже половины шестого. Хотя прямо напротив его конторы находилась автобусная остановка, «Площадь Алезии», он садился в свой 38-й автобус на конечной остановке, у Орлеанских ворот, чтобы быть уверенным, что займет удобное сидячее место. В течение всего пути, до самого Восточного вокзала, он не отрывался от своей газеты. Читал он «Монд».

В этот вечер, непохожий на все остальные вечера, поскольку он только утром возвратился из единственного за последние десять лет путешествия, он изменил некоторым своим привычкам. Во-первых, он забыл перчатки в ящике стола, а так как ему хотелось поскорее вернуться домой, в свою квартиру, где он не прибирался уже целую неделю, решил не возвращаться за ними. Затем, чего с ним раньше никогда не случалось, зашел в пивной бар у Орлеанских ворот и за стойкой выпил кружку пива: от самого Марселя — а он ехал в жарко натопленном вагоне, где спать ему пришлось одетым, поскольку в купе были женщины и он не был уверен, что его пижама достаточно чиста, — его все время мучила жажда. И наконец, выйдя из бара, он обошел три газетных киоска, но так и не нашел «Монд». Последний выпуск еще не доставили. А его автобус уже стоял на остановке. И тогда он взял «Франс Суар».

В 38-м автобусе, устроившись в середине салона, подальше от колес, около окна, он не читая перевернул первую страницу. Следующие страницы, более серьезные, не так портили ему удовольствие. Он никогда не любил громких криков, веселого смеха, соленых шуток. Крупные заголовки так же претили ему.

Он чувствовал себя усталым, какая-то тяжесть залегла между глазами, что у него всегда предвещало грипп. А ведь в поезде он спал — правда, на верхней полке, откуда боялся свалиться, да еще уткнувшись носом в сложенный пиджак, потому что подушки тут не внушали ему доверия. Спать-то он спал, но тем неглубоким сном, когда слышишь, как стучат колеса на переездах, и все время страдаешь от невыносимой жары. Тем неглубоким сном, сквозь который доносятся все сообщения громкоговорителей на вокзалах, а тебя терзают глупые страхи: боишься крушения, неполадок с отоплением, кражи лежащего под головой бумажника. Бог знает чего еще.