Купе смертников - Страница 6

Его мучила жажда, но он даже не заметил, как официант поставил перед ним кружку. Погруженный в чтение, он только почувствовал, что она уже на столе, и, не поднимая головы, протянул к ней руку. Пока он пил, не отрывая глаз от заметки, на газету упали две капли пива.

Та женщина демонстрировала косметические товары. Она сама ему об этом сказала. Как и то, что провела четыре дня в Марселе. Ожерелье он тоже помнил, потому что очень близко видел замок у нее на затылке, когда наклонился к ней, прежде чем это сделать.

Ее нашли лежащей с открытыми глазами на нижней полке, одежда была в беспорядке. Эта картина неотступно стояла у него перед глазами, пока он не дочитал заметку до конца. Тут была масса излишних подробностей: слегка задранная юбка, и черные лодочки на высоких каблуках, и следы от разорвавшегося ожерелья на шее.

Она жила в маленькой двухкомнатной квартире неподалеку от площади Пигаль. Консьержку уже успели допросить.

Консьержка, говорилось в заметке, «утирала слезы платком». Она очень уважала свою жиличку: Жоржетта всегда улыбалась, хотя ей не слишком везло в жизни. Развод в двадцать пять лет. Она из тех, кто честно работает. А Богу известно, что таких не слишком много в их квартале: куда больше тех, кто плывет по течению. Конечно, у нее бывали мужчины, но консьержка считала это ее частной жизнью, в конце концов, она была свободной, бедняжка.

Рене Кабур представил себе лампу под абажуром в комнате с задернутыми шторами, единственное светлое пятно среди окутавшей комнату темноты. Реплики шепотом. Мужчина, вероятно, высокий, смазливый, с фатоватой, самодовольной улыбкой покорителя женских сердец. Где-то на границе света и тени на пол спадает юбка, ослепительная белизна обнажившейся кожи, соблазнительные изгибы бедра или плеча. Ее частная жизнь.

Он допил свою кружку, и снова две капли пива упали на газету. Черные лодочки. Женщина со спокойной улыбкой, предложившая ему сигарету в коридоре. И еще этот недобрый взгляд маленького боксера в Спортзале. Все эти мужчины раздевали ее, держали в объятиях, возбужденную, на смятых простынях, их грубые руки касались ее бедер, плеч. А он, с его нелепым поступком вечером в Марселе, и это нестерпимое желание овладеть ею, когда он помогал ей снять с верхней полки чемодан, и весь этот странный день после того, как он покинул Лионский вокзал, а вот теперь эта газета.

Он подумал, что даже рад, что она умерла, что ее нашли мертвой.

Расследование, должно быть, еще только началось, когда вышла газета. Полиция располагала списком всех пассажиров купе. Их приглашали явиться в полицейскую префектуру или в комиссариат своего квартала. Надеялись получить от них дополнительные сведения о том, что произошло в поезде до убийства. Предполагалось, что убийство было совершено после прибытия поезда, во время вокзальной сутолоки.

Поскольку убийство вряд ли было совершено с целью ограбления, комиссар Таркен и его помощники из уголовной полиции рассчитывают в скором времени найти виновника. Вот и все.

Рене Кабур знал, что толчеи по прибытии поезда не было. Пассажиры, стоявшие с чемоданами в коридоре, спокойно выходили один за другим. Кое-кто передавал чемоданы через окно. На платформе по мере приближения к контрольному пункту поток пассажиров увеличивался, обтекал вас со всех сторон. Приехавшие вытягивали шею, становились на цыпочки, чтобы поверх голов разглядеть тех, кто пришел их встречать.

Никто не встречал Рене Кабура. Он это знал, и ему не терпелось поскорее покинуть купе, поезд, вокзал. Он первым вышел из купе, одним из первых — из вагона, с первой волной тех, кого никто не встречал, покинул вокзал.

Он в четвертый раз перечитывал список фамилий, опубликованный в газете, пытаясь определить, кто из пассажиров занимал ту или другую полку. Риволани, вероятно, был тот мужчина с редкими волосами, в кожаном пиджаке и с фибровым чемоданчиком с потертыми углами; Даррес — та молодая девушка, что села в Авиньоне, она еще улыбнулась ему в коридоре, когда он болтал там с женщиной, на сумке у которой имелась монограмма «Ж». Нет, это не она, раз у Тома, убитой, билет был на два номера больше, а нечетные полки находятся слева, тогда как четные справа. Он уже ничего не понимал. Он проверил номер своего места.

Так и есть. Нижнюю полку слева занимал мужчина в кожаном пиджаке, Риволани. Справа внизу — Даррес, блондинка лет сорока, накрашенная, манто из леопарда или из того, что он принял за леопарда. Полку слева занимала девушка, севшая в поезд в Авиньоне. Она тоже была белокурой, лет двадцати или чуть больше, и на ней было светло-голубое пальто и скромное легкое платье, с бантом спереди. Среднюю полку справа занимала Жоржетта Тома, и Рене Кабур снова увидел ее круглые колени и то, как она на мгновение приподняла юбку, когда хотела снять с полки свой чемодан. Слева, на верхней полке, спал Гароди. Рене Кабур совсем не помнил его. Не обратил внимания. Или, вернее, вспомнил: место еще не было занято, когда сам он улегся около половины первого на верхней полке справа. Потом он слышал чей-то голос.

Он взглянул на стоявшего перед ним официанта. У того кончался рабочий день, и он хотел получить по счету.

Доставая мелочь из кармана, Рене Кабур обнаружил там телефонный жетон. Он вспомнил, как дождливым вечером в тесной кабине, пахнувшей мокрыми опилками, в одном из бистро на Страсбурском бульваре, неподалеку отсюда, он пытался недели две назад дозвониться до одного сослуживца, сказавшего ему, что он любит бокс. Телефон не ответил.

Официант, получив деньги, произнес несколько ничего не значащих слов о субботних вечерах, о зиме, покачал головой и с перекинутой через руку салфеткой удалился усталым шагом человека, который весь день провел на ногах.